Путевые заметки
Как поют шинэхэнские буряты, я сказать не могу. Но почему-то подумала, что так, наверное, выпевают мотивы своих африканских предков чернокожие знаменитости Америки. Шинэхэнских бурятов песни – это как земля поёт, небо поёт и ветры поют, это не одинокий голос звучит, а симфония голоса.
Наконец, пришёл наш день
ехать в Тибет. Но волнений у Содо и Ханды не убавляется, а приумножается. Содо, владеющему китайским языком и грамотой и за которого мы должны держаться, звонят откуда-то сверху, и его поездка с нами откладывается. И они решают, что с нами поедет Ханда. Теперь нас, бестолковых и тёмных, стало трое. Начинаются звонки куда-то, кому-то, откуда-то и от кого-то. На хлопотные дыбы, поняли мы, теперь встала вся их родня: как быть и что делать. Все звонки заканчиваются крепким: «За». Да, договорились. Это обозначает, что кто-то где-то нас должен встретить, из рук не выпускать, не потерять, проводить, посадить и кому-то позвонить. Мол, встречайте, упаси Бог, не теряйте, двое тёмных иностранцев. И когда мы поехали, Содо вместо «Счастливой дороги», безнадёжно машет рукой: «Заблудятся».
В аэропорту всё тот же то ли сын, то ли зять Содо отдаёт нам наши билеты и преспокойно говорит: «Счастливого пути». Мы, как положено, вертим их в руках, пытаясь хоть что-то понять. Ханда в иероглифах понимает не больше нас и по-китайски не говорит. Мы находим свои фамилии по знакомым буквам и большую С с цифрой 4. И решаем, что это указан номер нашего выхода на самолёт. Не ошиблись. Ханда и Мигмар контроль проходят, будто его и нет вовсе, а меня немножко потеребили. И потом почему-то ни один контроль я не прошла, не подняв руки вверх и не повертевшись послушно перед человеком с холодными глазами. Как-то Ханда сказала: «Это потому что ты рыжая и глаза у тебя туда, глубокие». Не знаю, но тут со стюардессой мы киваем и улыбаемся друг другу. Наш лайнер дрогнул, заскользил и пошёл – потянул вверх, всё выше и выше, курсом на Пекин.
Я села у окна. Я хочу видеть Хинган. Но под нами плывут и плывут большие, лохматые облака. Изредка появляются и тут же исчезают острые вершины гор. А когда мы проходим облака, под нами простирается пустыня. Не сразу я соображаю, что вижу не жёлтые воды, а пески. Что вижу валы барханов непрерывными грядами и, как у Айвазовского, огромными волнами друг за другом громоздящиеся. Что только не придумает Бог, прости Господи, думаю я, не в силах оторваться от никогда не виданной красоты. Дальше становится видно, что долетели мы до краёв, где люди живут. Стали видны крошечные дома больших и малых поселений, тонюсенькие ниточки дорог и поля, много полей. И водоёмы, должно быть, большие, с берегами, как по линейке проведёнными или прочерченными по циркулю, - дело рук человеческих. И снова везде зелень, то ли поля, то ли деревья. А меж гор, сколько видно, протекает река, широкая и жёлтая. Мы решили: Хуанхэ. Так потом и оказалось.
В Пекин мы прилетели
поздно. Содо говорил, что наш самолёт будет садиться на старый, потому малый, аэродром и что народу там будет меньше. Но мы с ходу понимаем, что здесь «меньше» - это понятие китайское. А по-нашему – тьма. На ходу ориентируясь по знакам, мы выходим к барьерам и стоим, пусть теперь нас найдут. И быстренько появилась Сагда, дочь Ханды. Она живёт и работает в Пекине. Билеты на Сининь заказаны на послезавтра, говорит она нам. Утром она уходит на работу и, вернувшись часа в два, ведёт нас смотреть Бежин, Пекин.
Ночью, подлетая, мы видели океан огней, а, приземляясь, почувствовали в салоне тяжёлый запах большого города. Теперь, днём, город кажется мне серым, тесным, современным. Древнего города с древней архитектурой, творениями древних ваятелей я не увидела. Мы не туристы, музеи и галереи посетить не можем. Но к императорскому дворцу едем, смотрим первый, временный, мавзолей Мао Цзедуна. Здесь часовые стоят, без винтовок и не застывшие столбом, как наши у мавзолея Ленина. Здесь главная площадь страны Тяньаньмынь. И здесь я ожидала увидеть чего-то большего, но всё равно интересно, здесь сердце великой страны. Да, интересно, но мне чего-то не хватает, так что я часто оглядываюсь в поисках его. И вдруг доходит до меня, что нет здесь памятника Мао. Вечером Мигмар говорит, что видела один бюстик, маленький такой.
От площади Тяньаньмынь мы часа три идём пешком. И мне кажется, что в этом огромном городе на дороге хозяин – пешеход. Пешеход переходит дорогу, где ему надо или вздумается, неторопливо, не оглядываясь. А водители машин тормозят, аккуратно объезжают его, не кричат, кулаками не размахивают, пальцем у виска не вертят. Как-то немножко с ног на голову у них: пешеход нахальный, а водитель вежливый. Вспомнился тут давний разговор с моим китайским родичем. Он говорил: «У вас могут сбить, а то и убить человека на дороге и сбежать. Преступника у вас поищут и, если не найдут, оставят поиски. И не стало человека, а другой так и ушёл. А у нас ищут, будут искать и всё равно найдут, куда бы он не скрылся, найдут хоть через десять лет… Находят и наказывают». Вспомнила я разговор тот и подумала: «Истину говорил мой родич». Но ранним утром, направляясь в аэропорт, мы едем заметно быстро: машин на дороге мало.
Мы едем в большой аэропорт. Он и, правда, большой и напоминает американскую фантастику, когда астронавты приближаются к незнакомой планете. А внутри похож на растревоженный муравейник из фильмов ВВС. В голову лезет безнадёжное - «заблудятся». Запросто. Взяв у Сагды свои билеты, мы проходим за барьеры. Мигмар говорит: «Теперь куда?». А я думаю: «Это и есть воля судьбы». Мы, как на поводке, двигаемся за Хандой, которая идёт, кажется, сама не зная куда. В жуткой людской круговерти видим полицейского, продираемся к нему. И он очень понятными движениями руки показывает: туда, туда и туда. Мы находим свой зал ожидания. Там видим молодого буддийского монаха и радуемся: раз лама, значит, в Тибет.
...Теперь у иллюминатора сидит Мигмар. Ей повезло: внизу было безоблачно. «Вон жёлтая река, - говорит она, - даже отсюда широкая, представляешь? Всё ж таки, наверное, Хуанхэ. А вон ещё одна большая река. Ну, как я могла забыть карту? Очень много полей, это же надо, какие поля. Над горами теперь летим, представляешь, там тибетские горы, там Тибет». Тут я говорю себе: с приездом. Когда наш самолёт идёт на приземление, и Мигмаре говорю: с приездом в Тибет. А выйдя и оглядевшись, негромко снова говорю: «Здравствуй, великая земля. Были здесь и кланялись тебе отец мой и брат его Саран».
Нам надо ехать в город Си-
нинь, административный центр Тибета. Встречает нас старшая сестра Содо и её зять. От аэропорта до города мы едем довольно долго. В гостинице «Тенчен» нас ждёт её муж Сэрэндорж, наш главный человек здесь. Он монгол, владеющий китайским и бурятским, родом из Баргутии, по профессии учитель, много лет проработавший в правоохранительных органах, немногословный, размеренно неторопливый, педант. У себя в номере мы осматриваемся: «Ничего. Но во сколько нам это обойдётся?». А вечером, посмотрев билеты и квитанцию за гостиницу, мы приятно удивляемся. Мигмар говорит: «Мы с тобой шикуем, но, видишь, как задёшево шикуем». Мы тут же вспомнили арифметику, прибавили, умножили свои расходы и огорчились за себя дома и за свой рубль.
Не успеваем мы заглянуть во все уголки своего номера, как стучится и заглядывает Сэрэндорж: «Поехали». И мы, табунком держась за ним, выходим на многолюдную улицу, садимся в автобус и едем. «В Гумбэн», - говорит Сэрэндорж. Это один из крупнейших центров ламаизма.
Сининь – город интересней Пекина, светлый и просторный. На вершинах гор виднеются пагоды и храмы. А горы – это миры, уходящие к солнцу, живые переливанием сочных красок, совсем как на репродукциях картин Рериха. Иные горы поражают тем, что от самой дороги и далее, всё выше и выше, по самую маковку, густо зеленеют то тёмной, то изумрудной зеленью лесов. Не диких и первозданных, а рукотворных. Бесконечными, ровными террасками вверх, сплошными рядами растут и растут сосны, сосёнки, тополя – густо, близко, красиво. Вечером Сэрэндорж рассказывает: «Когда вырубили леса, увидели, какой ущерб нанесли земле и себе. И сверху сказали: надо возродить. Сами увидите, по всему Китаю растут такие молодые леса. По всей стране». «Вырубили и возродили, - повторяю я за Сэрэндоржем и дальше думаю: - У них леса не жгут, у них нет мёртвых лесов. Мы валим реликтовые леса. У нас летом сопки седые от неживых берёз. Мы, кто с дивана, кто с вертолёта смотрим на полыхание огня и гибель лесов. Всяк знает, что эта беда – дело хотения человека и его рук. И взамен сожжённым лесам, на потеху самим себе, возрождаем лесопилку где-нибудь в Баде».
Мы проезжаем мимо двух гор, на которых не растут деревья, но стоят невысокие столбики. Я подумала, что это, наверное, для защиты от эрозии, разрушения почвы. Но жена Сэрэндоржа говорит, что это китайское кладбище, а столбиками отмечены семейные участки. Дорога до Гумбэна занимает около часа и не кажется долгой: так прекрасна и удивительна природа, нас окружающая.
Гумбэн – город храмов и па-
год, город сказочной красоты, на высоте 2300 метров над уровнем моря, с невысоким солнцем и не жаркий. Узкие улицы его переполнены паломниками. Но нет шума толпы, не слышно громких разговоров, криков. Атмосфера города такая, что чувствуешь себя, как в храме Божьем. Ведомые Сэрэндоржем, мы заходим в дацаны, проходим по местам, которые посещают все паломники. Ближе к вечеру Сэрэндорж говорит: «Поехали, завтра приедем». За воротами Гумбэна начинается мир народа торгующего, странствующего, работающего, любопытствующего, прогуливающегося. По обеим сторонам длинной улицы тянутся бесконечные ряды торговых лавок, которые занимают первые этажи всех больших, высотных зданий. «В Пекине также было, значит, так по всей стране, - решила я. – А у нас или оптом – рынок, или в розницу – бардак». Мои попутчицы, как и положено настоящим женщинам, идут по рядам. Я иду за ними, изредка останавливая глаз на чём-нибудь для меня интересном. Женщины увлекаются, Сэрэндорж рассердился, объявил сбор, и мы едем в Сининь. У нас нет права голоса, и мы покорно садимся в подкатившую машину такси. Вечером, оставшись одни и подбив бабки, мы видим, что наше путешествие обходится нам на рупь с копейкой. На свой вопрос: а у нас бы? – мы голову ломать не стали.
Немножко отдохнув, успокоившийся Сэрэндорж ведёт нас ужинать. В небольшом ресторанчике в два зала нас встретили люди в тюбетейках. На стене большого зала висит политическая карта Китая. Ребята в тюбетейках мигом обслуживают нас. Первым делом, как ритуал, приносят рис в чашечках и овощи, потом уж иное, что заказал Сэрэндорж. В Китае кухня многонациональная: китайская, бурятская, монгольская, уйгурская, тибетская. И в каждой, кроме риса и овощей, свои блюда – щедрой рукой, горами. Рис, поняла я, для всех, в Китае живущих, как нектар для богов Олимпа. Если не хватает на столе бурята чашечки, он кричит: «Буда!» и официант с рисом тут как тут. Мне всё время кажется, что в Китае не пьют чай. Коль попросишь, подадут. Но это не чай, а ровно три малюсеньких чаинки, лениво плавающих в тёплой воде. И вообще на всё время столования ставят перед тобой небольшой стаканчик опять же тёплой воды. И странно, чаю-то родного хочется, но жажда не испытывается. В этом ресторане нас угощают своей кухней уйгуры.
Уйгуры – красивые люди, внешне они похожи на туркменов. В многолюдной толпе они выделяются: высокие ростом, сухопарые, стать умеющие держать. Мужчины среднего и старшего возраста с ног до головы одеты в белые одеяния. А женщины – в длинные тёмные строгие одежды и в чёрных, по-особому повязанных, платках. Иногда встречаются молодые люди в обычных одеждах, но обязательно в тюбетейках и платках. Пожилые мужчины ходят, заложив руки за спину, размеренным шагом, смотрят сквозь толпу и напоминают тень отца Гамлета. Будто угадав мои мысли, Сэрэндорж говорит мне: «Эти люди не боятся китайцев». А я подумала: «Они, должно быть, никого не боятся».
В ресторане уйгуров мы видели одного, единственного за всё время путешествия пьяного человека, по-нашему, выпившего. Встречались нищие, голодные, бездомные, спавшие на тротуарах, но пьяный был один. И – ради истины – раз видели мы, как умеют пить китайцы. Это было в Хухэ-Хото. В середине большого зала стоял сервированный, тоже большой, круглый стол. Восемь человек, одного возраста, респектабельных, интересных, прошли за этот стол. Сразу увиделось, как просто, без помпы, вошли, прошли, сели и сидят эти люди.
Официант принёс графинчик водки и разлил по половине малюсеньких стопочек. Подняв стопочки, не вставая, что особенно понравилось мне, эти люди говорили тосты. Официант ещё два раза обошёл стол - по полстопочке. Стало заметно, что люди выпили, но палочками, как мы вилками, они не размахивали, только заговорили громче. Весь праздник их длился часа полтора. Мы с Мигмар переглянулись: вот как у них бывает. Это было в Хухэ-Хото, перед нашим выездом домой.
А пока Сэрэндорж сказал: «Завтра я поеду в Гумбэн, рано. А вы подъедете позднее». Поехали мы часов в десять, с его зятем, который встречал нас в аэропорту. «Мы живём за тысячу километров отсюда и приехали встретить вас, - говорит жена Сэрэндоржа. – Свою машину оставили у детей и с ними приехали сюда. Они тоже живут не здесь, не в Синине. Зять работает, но сейчас он может быть с нами. У них зар-плату задерживают, не выплачивают. Пока люди деньги не получат, работать не будут. Вот почему зять с нами». Мигмар спросила у парня, выдадут ли им зарплату или могут вообще не выдать. Он кивнул: выдадут. «По-нашему забастовка», - говорю я, привычно по-русски. «Когда с работы выгонят, и денег никогда не видать», - поддакивает Мигмар и переводит наш разговор на бурятский.
Марина ГОЛОРБУЕВА, г.Борзя, октябрь 2013 г., специально для «Агинской правды».
Фото автора.
