Слово учителя было законом

Как и все дети, в школе мы шалили, кто и как был горазд. Наказывали нас учителя тоже по-разному. Самым безобидным было стояние за партой за мелкие нарушения, в углу перед всем классом было серьёзнее. Мне пришлось однажды выстоять два урока подряд, потому что в единоборстве у одной девочки пошла кровь из носа и долго не останавливалась. Кровь на полу велено было не вытирать. На перемене мой друг Батор Аюров быстро стёр кровь, и за это он был наказан часом стояния в другом углу класса. Вдвоём стоять 45 минут уже было веселее.

Учителя могли ставить щелбаны или челимы разной силы по макушке головы. Далее по степени значимости были удары указкой по голове шалуна. Иногда указки ломались, и наказание прекращалось. Эти указки мы строгали сами на уроках труда, поэтому старались делать их из сучковатых реек и потоньше, чтобы ломались побыстрее и при первом ударе. Учительницы практиковали щипки бицепсов и трицепсов. Боль была намного сильнее, и синяк после этого был огромный и не сходил много дней. Ещё одним наказанием было «конфискация» сигарет и папирос во время курения на перемене  в надворном туалете школы курящими учителями. Если курево затаптывалось на месте, было не обидно. 
 Да простят меня мои сверстники-учителя и идеологи за мои откровения под 70 лет. Учителей наших мы любили и уважали, все наказания мы воспринимали как обязательные процедуры, потому что знали, на что идём, нарушая правила поведения учащихся, пионеров и комсомольцев, Кодекс строителей коммунизма.
«Неуд» в дневнике за поведение считался оценкой ярого хулигана в классе. Слово учителя для нас было законом, но всегда хотелось пошалить, возрастные особенности давали о себе знать.
Самым серьёзным наказанием был вызов родителей в школу. Учителя умело пользовались этим и, наверное, половина мальчиков класса имели последние «китайские» предупреждения.
Родительские домашние наказания были намного весомее. Это могли быть ремень, запреты на игры на улице с друзьями, на походы в кино, спортивные или другие мероприятия. Обязательные дополнительные физические нагрузки в виде распиловки или расколки дров, по уходу за домашней живностью, домашней или дворовой уборки и так далее. Если семья была многодетной, то это могли быть внеочередные наряды с освобождением от очерёдности других братьев. Всё это продолжалось до исправления поведения проказника и объявления этого на очередном родительском собрании или устном собеседовании с классным руководителем.
Повествование о школьных годах получилось несколько сумбурным и со спортивно-техническим уклоном и подробностями. И это лишь малая часть наиболее запомнившихся воспоминаний, охватывающих школьные годы.
После школы учёба в Иркутском мединституте запомнилась в первый год трудным вхождением в учебный вузовский процесс. Бесконечные зачёты и коллоквиумы, зубрёжки латинских наименований костей, мышц и связок по анатомии, боязнь не сдачи зачёта и экзамена с последующим лишением стипендии и позора, как неуспевающего студента. Ко всему этому куча соблазнов студенческой и городской жизни, нехватка денег для купли одежды и принадлежностей, соответствующих новому статусу. Родители, старшие братья и сёстры, конечно, обеспечивали минимальной суммой денег на проживание, но хотелось большего. Пришлось с первого курса устраиваться на работу столяром в один из центральных кинотеатров города – «Художественный», ибо навыки уже были с детства.
На третьем курсе обучения пришлось впервые почувствовать «тяжёлую руку» комсомола. Дело в том, что в вечернее время, особенно в пятницу и в выходные дни, практиковались рейды ОКО – оперативного комсомольского отряда, проверявшего общежития института на предмет соблюдения студентами устоев будущих строителей коммунизма.
В словесной перепалке из-за излишней громкости включенной музыки мной были высказаны отнюдь не литературные выражения в адрес одного из членов ОКО, выходца из Кавказской республики, коих была добрая половина из членов отряда. В результате решением студсовета по рекомендации комитета комсомола факультета был выселен из общежития. Пришлось два года проживать в съёмной комнате и столярном цехе кинотеатра, где работал также и сторожем.
На шестом курсе пришлось испытать ещё один карающий удар комсомола, но более тяжёлый. На осенних сельхозработах в колхозе, куда отправляли на целый месяц, мы с куратором курса, членом парткома института и председателем колхоза решили организовать строительную бригаду из семи парней для постройки двухквартирного дома для жителей села.
Мне, как бригадиру, надо было подобрать парней, имеющих опыт работы в строительно-столярном деле  или выросших в селе и участвовавших в строительстве жилых домов. На завершающей стадии, когда уже поставили матки на сруб, решили отметить это событие – святое дело у строителей. Ну, и конечно, переборщили, поцапались. Я «приложил руку» к своему товарищу, члену парткома. Назавтра все помирились, продолжили работу. Всё бы хорошо, но через полгода, во время зимней сессии, вдруг вызвали в деканат и добрейшей души декан Анна Филипповна Секулович сообщила, что в партком пришёл донос, что на осенних сельхозработах студент ударил преподавателя, члена парткома. После недолгих разбирательств на заседании комитета комсомола института я был исключён из членов ВЛКСМ, а исключение из комсомола автоматически влекло за собой исключение из института за аморальное поведение. На очередной встрече Анна Филипповна сообщила, что дело, возможно, передадут в правоохранительные органы, и чтобы я уехал срочно домой в Агу, встал на воинский учёт и пошёл служить в Советскую армию. В трудовую книжку записала, что исключён из студентов по собственному желанию, что было серьёзным нарушением и с её стороны, но авторитет её в институте был непререкаемым. По моему приезду на место службы в город Братск замполит батальона заставил сразу написать заявление о вступлении в комсомол и вручил новенький комсомольский билет.
Вот такие воспоминания о пионерских и комсомольских годах моей юности сохранились в моей памяти.

С.Цыбенов, 
житель посёлка Агинское, выпускник АСОШ №1.